Лев Рубинщейн

Лев Рубинщейн
Вижте също
	Статия в Уикипедия
	Материали в Общомедия

Лев Семьòнович Рубинщèйн (рус. Лев Семёнович Рубинштейн, р. 1947 г. в Москва) е руски поет-концептуалист, литературен критик, публицист и есеист от еврейски произход. Един от създателите е на "Московската концептуална школа" в литературата.

Из книгата "Духовете на времето"
("Дýхи времени")

изд. на руски 2008

На мен между другото винаги са ми били подозрителни тези хора, които твърде много припяват за нравственост. Също както и за любов към родината.
Мне, впрочем, всегда были подозрительны люди, неумеренно много талдычащие о нравственности. Так же, как, скажем, и о любви к родине.

Представите за нравствеността са не само индивидуални, но исторически. Аз, представите си, все още не съм забравил онези времена, когато връх на безнравствеността бяха късите поли, шортите, дългите коси, изтърканите дънки, непонятната музика и "дивите танци". Може ли да се каже, че човек, който оскърбява моите естетични и морални представи със своя външен вид и ежедневно поведение, се държи безнравствено спрямо мене и ограничава моята свобода? Може, защо не?
Представления о нравственности не только индивидуальны, но и историчны. Я, представьте себе, не забыл те времена, когда глубоко безнравственными были короткие юбки, шорты, длинные волосы, драные джинсы, непонятная музыка и «дикие танцы». Можно ли сказать, что человек, который оскорбляет мои эстетические и моральные представления своим внешним видом и бытовым поведением, ведет себя безнравственно по отношению ко мне и ограничивает мою свободу? Можно, почему нет?

Винаги някой някого обижда с проявите и утвърждаването на собствената си свобода. Но и обиденият на свой ред обижда обидилия го с отсъствието си на търпимост и с неадекватните си реакции. … Да обиждаш другите е лошо и безнравствено. Но да се обиждаш шумно и заядливо на всичко подред, е не по-малко безнравствено – там е именно проблемът.
Всегда кто-то кого-то обижает проявлением и утверждением собственной свободы. Но обиженный в свою очередь обижает обидчика отсутствием терпимости и неадекватными реакциями. Вспомним хотя бы историю с карикатурными битвами. Обижать других нехорошо, безнравственно. Но шумно и вздорно обижаться на все подряд – не менее безнравственно, вот ведь в чем дело.

Но което е истина, истина е – границите на нашата свобода през цялото време се търкат – пораждайки понякога искри – о границите на чуждата свобода. В случаи като тези са безсилни и етическите, и дори юридическите механизми. В случаи като тези се налага да се опираш на собствената нравствена и естетическа интуиция. И на опита, разбира се. Но опита на свободата едва ли можем да си го представим без самата свобода.
Но что правда, то правда – границы нашей свободы все время трутся, иногда высекая искры, о границы свободы чужой. Тут, в сущности, бессильны и этические, и даже юридические механизмы. Тут приходится опираться лишь на собственную нравственную и эстетическую интуицию. Ну и на опыт, разумеется. А опыт свободы едва ли представим без самой свободы.

из книгата "Речников запас" ("Словарный запас")

изд. на руски 2008

Кощунството като художествен метод, като средство за възбуждане у читателя-зритля на различен по силата си културен шок (а не вражда) има почти също толкова древна история, както и самото изкуство.
Кощунство как художественный прием, как способ возбуждения в читателе-зрителе разной силы культурного шока (а не вражды) имеет почти столь же древнюю историю, как и само искусство.

из интервю с Лев Рубинщейн (Интервю со Львом Рубинштейном)

взето през 2000 г.

Днес аз съм социализиран човек. Трудно ми е да говоря за социалния разрив, по-важен е културният разирв. Главното е да не се прилепиш към никого, да не се движиш в никакъв поток. И това е много трудно – да отстояваш своята уникалност, своето право на уникалност; това е толкова сериозна ежедневна работа. С различна степен на успех се опитвам да я върша и аз. За мен е много важно да наблегна на това, че съм човек отделен, от ъдърграунда – по възпитани и по история. За мене именно това е важно. В моя случай, както и при много мои приятели това не беше принудителна ситуация. Това беше позиция.
Я человек сегодня социализованный. Мне трудно говорить о социальной щели, важнее – культурная щель. Главное- ни с чем не слипнуться, не идти ни в каком потоке. И это очень трудно – отстаивать свою уникальность, своё право на уникальность – это такая серьёзная повседневная работа. С разного рода успешностью я пытаюсь её проделывать. Для меня очень важно настаивать на том, что я человек отдельный, андеграундный – по воспитанию, по своей истории. Для меня это важно. В моём случае, в случае многих моих друзей это была не вынужденная ситуация. Это была позиция.

Сред тях (съветските дисиденти – бел.прев.) имаше различни хора, също както и сред другите категории население. Не по-малък процент умни и глупави. Някои имаха садо-мазохистичен комплекс, а други тщестлавие. Разбираемо е – от една страна това са страданието и затвора, а от друга – славата и упоменаването в разни "Гласове". Включваха се по различни причини. Мен това не ме привличаше, а най-вече тяхната поетика, дисидентския дискурс. По съдържание те ми се струваха дисиденти, но по форма – съветски. В този смисъл считам, че дори такава фигура като Солженицин и по естетика, и по поетика е напълно съветски. Просто така се е случило, че съветският писател Солжницин по силата на своя темперамент и по силата на избраните от него теми се е оказал отритнат и изгонен. Но той така и започна – като съветски писател.
Среди них были разные люди, точно также как и среди других категорий населения. Не меньший процент умных и дураков. У кого-то был садо-мазохистский комплекс, у кого-то элементарное тщеславие. Понятно- с одной стороны это страдание и тюрьма, но с другой- слава и упоминание по разным «Голосам». Шли туда по разным мотивам. Меня это не привлекало – главным образом их поэтика, дискурс диссидентский. Мне они казались по содержанию диссидентскими, а по форме- советскими. В этом смысле я считаю, что такой персонаж, как Солженицын по эстетике и поэтике- вполне советский. Просто так получилось, что советский писатель Солженицын в силу своего темперамента, в силу избранных им тем оказался вытесненным, выгнанным. Он и начинал как советский писатель…

Мисля, че ъндърграундът е понятие не толкова социално, колкото естетическо. Сега няма място за ъндърграунд, защото няма място и за "магистрално" изкуство. Няма майнстрийм. Той само се пристроява. Наблюдават се някои части от него. Но докато някоя от естетиките не стане господстваща, ъндърграунд няма да се появи.
Я думаю, что андеграунд- понятие не столько социальное, сколько эстетическое. Сейчас нет места андеграунду, потому что нет места магистральному искусству. Нет мейнстрима. Он только выстраивается. Какие-то части его наблюдаются. Но пока какая-то из эстетик не станет главенствующей, андеграунд не появится.

У нас всичко е нарушено, всичко е обърнато с краката нагоре. Въобще не е ясно какво има право и какво няма право да върши художникът. Не може разсичаш икони, които се явяват нечия собственост. Но да чупиш вещи, придобити с твои пари – това може. Да богохулстваш в църквата това е оскърбление за чувствата на вярващите. Но когато човек извършва своята акция на своето пространство, в галерията, на някоя светска територя – това вече не е оскърбление за вярващите. А ако някой се почувства оскърбен – това си е негов проблем. Въобще на нивото на думите, знаците и жестовете е възможно всичко, стига това да не доведе до реална материална или физическа вреда на друго лице.
Но у нас всё нарушено, всё перевёрнуто с ног на голову. Здесь непонятно, что в праве, что не в праве делать художник. Рубить иконы, которые являются чьей-то собственностью- нельзя. Если ты ломаешь вещи, приобретённые на твои –же деньги- то можно. В церкви богохульствовать- это оскорбление чувств верующих. Когда человек делает свою акцию на своём пространстве, в галерее, на территории светского пространства- это не является оскорблением верующих. А тот, кто оскорбляется- это его проблемы. А вообще на уровне слов, знаков, жестов можно всё, если это не приносит реальный материальный, физический вред другому лицу.

Не харесвам литертурата, която пропагандира наркотици. Но от двете злини: съдебно-прокурорско своеволие или свобода на творчеството, аз избирам по-малкото. В нашата страна и досега желаещите да забранят, за арестуват или да глобят са много повече, отколкото желаещите да защитят. Дори и да не ми се нрави, считам, че трябва да застана в защита на по-слабата страна. В своята забранителска дейност властите не знаят предел – достатъчно е само да започнат, да арестуват двама – и ще арестуват всички.
Мне не нравится литература, пропагандирующая наркотики. Но из этих двух зол – или судебно – прокурорский беспредел, или свобода творчества – я выбираю меньшее. В нашей стране на сегодняшний день желающих запретить, посадить, оштрафовать намного больше, чем желающих защитить. Даже когда мне это не нравится, я считаю, что надо выступать в защиту слабой стороны. В своей запретительной деятельности власти не знают пределов – стоит только начать, посадить двух – и они посадят всех.

…Концептуализмът като движение (в Русия – бел.прев.) е явление с поставангарден характер и то по дефиниция не бива да съществува много дълго. Ярки нови творения у това движение вече няма. Всеки си тръгна по своя си път. Но всеки го движат все още тези сили, които той е натрупал в онези години.
Но концептуализм как движение – это явление поставангардного характера и оно по определению не должно существовать долго. Острой новизны этого движения уже нет. Каждый пошёл своим путём. Но каждым руководят те движущие силы, которые он получил в те годы.

Имаше такова разклонение на концептуализма – соцарт, което работеше с идеологически и политически символи, знаци и щампи – и много бързо влезе в ширпотреб. Перестройката, футболните тениски, значките с Ленин – те са все резултат на соцарта. Иронично преосмислените емблематики – това е разбира се влияние на концептуализма. Това се чувства и в рекламата. Пътувах веднъж по едно шосе и у мен се породи усещането, че някой ме цитира – моята картотека с въпроси и отговори. Беше реклама на списанието "Московский комерсант" – и на плакатите до безкрай се повтаряше: "Къде са парите?", "Къде са парите?", "Къде е жената?", "Къде ще отидеш ти днес?" – това беше абсолютно моят маниер от 80-те години.
Было такое ответвление концептуализма как соцарт, которое работало с идеологическими и политическими символами, знаками и штампами- это очень быстро вошло в ширпотреб. Перестройка, футболки, значки с Лениным – это безусловное следствие соцарта. Ироническое переосмысление эмблематики- это, конечно, влияние концептуализма. И в рекламе это чувствуется. Я как- то ехал по шоссе, и у меня возникло ощущение, что кто-то меня цитирует- мою картотеку из вопросов и ответов. Это рекламировался журнал типа «Московский коммерсант» – и на плакатах бесконечно повторялось «Где деньги?», «Где деньги?», «Где жена?», «Куда ты сегодня пойдёшь?»- это абсолютно моя манера 80-х годов.

Ако културата се занимава с установяване на йерархии, то най-важната функция на изкуството, според мене, е да нарушава тези йерархити, да ги разклаща, да ги пренарежда от едно място на друго. Защото искуството има две най-важни функции – съзидание и разрушение.
Если культура занимается тем, что устанавливает иерархии, то важнейшая функция искусства, на мой взгляд, в том, чтобы эти иерархии нарушать, колебать, переставлять с места на место. Потому что у искусства две важнейшие функции- созидание и разрушение.

Из есето "Циркът ще спаси света" ("Мир спасет балаган")

Февр.2012

Вчера постоях сред прекрасната тълпа на тротоара, може би точно срещу Курската гара. Признавам си: отидох там с нелекото чувсто за лека тревога. Страхувах се, че хората ще бъдат малко, че мнозина са вече уморени от бурните, весели и многолюдни, но лишени от всякакъв веществен резултат бдения и походи. Боях се, че ще ми се наожи да стоя в рехава верига от мълчаливи съграждани, леко свенливо демонстрирайки на града и на света инфантилно бялата си лентичка, а покрай мене ще се носят автомобили, пълни с вечно загрижени и вечно мрачновати граждани и гости на столицата.Отидох от чувство за дълг. Знаех, че ще е неправилно, ако не отида. И отидох.

Стигайки до указаното място, аз се засрамих от своя вечен и ненапукащ ме скептицизъм. Да, аз съм скептик. Да, аз винаги очаквам най-лошото. И именно затова се радвам всеки път, когато се окаже, че греша. А хората бяха не просто много. Те бяха изключително много.

Вчера я постоял в прекрасной толпе на тротуаре примерно напротив Курского вокзала. Сознаюсь: я шел туда с нелегким чувством легкой тревоги. Я боялся, что людей будет мало, что многие подустали от бурных, веселых и многолюдных, но лишенных вещественного результата стояний и хождений. Я боялся, что мне придется стоять в жидкой цепи молчаливых сограждан, слегка стыдливо демонстрируя городу и миру инфантильную белую ленточку, а мимо меня будут мчаться автомобили, начиненные вечно озабоченными и вечно мрачноватыми горожанами и гостями столицы. Я пошел из чувства долга. Я знал, что не пойти было бы неправильно. Вот и пошел.

Придя на назначенное место, я устыдился своего вечного неизбывного скепсиса. Да, я скептик. Да, я всегда ожидаю худшего. Но именно поэтому я радуюсь всякий раз, когда ошибаюсь. Людей было не просто много, а очень много.

Москва, както е известно, не вярва насълзи. А не вярва особено и на добрите и безкорисни помисли на околниите. И за съжаление си има основание за подобно недоверие.
Москва, как известно, слезам не верит. Не очень она верит и в добрые и бескорыстные помыслы окружающих. И, увы, для подобного недоверия имеются некоторые основания.

А сега не можем да не се върнем към темата за скептицизма. И не само моя. Мнозина казват: "Е и какво? Какво постигнахте с това (с антиправителствените протести - бел.прев.) И какво ще постигнете?" "Вие не схващате ли, - казват те, - че "те" разбират само два езика: езика на силата и езика на парите. А пък вие… със своите лентички и кретивно весели плакати, че и картинки? Всичкото това е весело и празнично, разбира се. Но никого няма да изплашите!"
Теперь нельзя не вернуться к теме скепсиса. И не только моего. Многие говорят: "Ну и что? И чего такого вы этим добились? А чего добьетесь?" "Вы что, не понимаете, - говорят они, - что "они" понимают только два языка: язык силы и язык денег. А вы тут со своими ленточками и креативными веселыми слоганами да картинками? Это все, конечно, весело и празднично. Но вы этим никого не испугаете".

Има такава фраза от апашкия жаргон: "Ще те науча аз тебе да обичаш свободата!" Ясно е, разбира се, че се има предвид нещо съвсем противоположно. Въобще да учиш някого на любов към свободата е не само безполезно, но и невъзможно. Ако това изобщо може да се направи, то е само по един-единствен начин - като изявяваш и демонстрираш със своето лично творческо и ежедневно поведение какво представляват свободните хора. Свободата не се преподава, на нея не се е обучава. С нея се заразява. И се заразяват все
по-голям и по-голям брой хора.
Есть такая приблатненная формула: "Я тебя научу свободу любить". Понятно, что подразумевается под ней нечто прямо противоположное. Вообще же учить кого-либо любви к свободе не только бесполезно, но и невозможно. А если это и можно сделать, то лишь одним-единственным способом - являя и демонстрируя своим личным творческим и повседневным поведением, каковы бывают свободные люди. Свободу не преподают, ей не учат. Ею заражают. И ею заражается все большее и большее число людей.

А "те" (властимащите - бел.прев.) заразяват обществото с агресивната си тъпота, с мрачия заплашително хриптящ натиск, с неописуемата си колхозна конспирология. Представят си обществото като една огромна детска градина за деца с изостанало умствено развитие. И го развращават с всички достъпни им средства.
А "они" заражают общество собственной агрессивной тупостью, мрачным сопящим напором, несусветной колхозной конспирологией. Они представляют себе общество в виде огромного детского сада для детей с задержками в развитии. И развращают его всеми доступными им способами.

из есето "Цар Топ" ("Царь-Пушка")

Март 2012

Цар Топ се намира в московския Кремъл. Това е известно на всички. А също така е известно, че това оръдие не е стреляло нито един път. Но защо се е преврънало в такава национална гордост, е една от многобройните загадки за простодушния чужденец, опитващ се да проумее загадъчната ни душа.
Царь-пушка находится в московском Кремле. Это известно всем. А также всем известно, что эта пушка не выстрелила ни разу, и то, почему именно она стала такой уж национальной гордостью, является одной из многочисленных загадок для простодушного иноземца, пытающегося понять нашу загадочную душу.

Както и всяко сакрално заредено пространство Пушкинския площад (в центъра на Москва – бел.прев.) е място, което поражда митове и легенди. … Имаенно там заяви своето съществуане правозащитното движение (в Русия – бел.прев.). Именно там в началото на горбачовската гласност стихийно възникна (че къде другаде да възникне) московският Хайд парк – опитният полигон за най-нестандартни идеи.
Как и любое сакрально заряженное пространство, Пушкинская площадь – место порождения мифов и легенд. … Именно там заявило о своем существовании правозащитное движение. Именно там с началом горбачевской гласности стихийно возник (да где еще ему и возникнуть) московский Гайд-парк – опытный полигон самых завиральных идей.

Това (Пушкинския площад в Москва – бел.прев.) винаги е било място на най-грижовно внимание от страна на милицията. С легендарното сто и осемдесето управление са имали съприкосновения – и понякога по-тесни, отколкото им се е искало – много поколения млади хора от тези, които по един или друг начин излагат нестандартността на своето поведение или поне външност. Трябва да кажем обаче, че всички усилия на властите по идейно-естетическото им оплевяване се оказаха напразни. Пушката (жаргонно название на Пушкинския площад – бел.прев) винаги се е възприемала като пространство на максимална свобода. Дълго още преди клубния бум от последващите години това се беше превърнало в универсално клубно пространство.
Это место всегда было объектом самого заботливого внимания со стороны городской милиции. С легендарным сто восьмым отделением имели соприкосновения – иногда более тесные, чем хотелось бы, – многие поколения молодых людей из тех, кто тем или иным способом репрезентировал нестандартность своего поведения или хотя бы облика. К слову сказать, все усилия властей по идейно-эстетической прополке Пушкинской площади оказывались неизменно тщетными. Пушка все равно всегда воспринималась как пространство максимальной свободы. Еще задолго до клубного бума последующих лет это было универсальное клубное пространство.

из есето "В рамките на неприличието" ("В рамках неприличия")